Юрий Иванов-Милюхин - Драгоценности Парижа [СИ]

Некоторое время Дарган не в силах был вымолвить ни слова, затем, словно при взятии вражеских позиций, собрал волю в кулак, завращал на брата с сестрой и на лучшего своего друга Гонтаря бешеными зрачками:

— Маланья, Евдошка, Гонтарь, тащите бурдюки с чихирем и чапуры к нему, ломайте на куски каймак с сушеной рыбой и вяленым мясом, — стараясь удержать рвущуюся наружу радость, захрипел он сдавленным голосом. — Соленые арбузы, дыни, виноград, лычиное с жерделовым варенье — все на столы. Обнесите угощением гостей, чтобы никого не пропустили.

В доме заварилась веселая кутерьма, выплеснулась за двери, перекинулась на подворье и пошла гулять по станице, отдаваясь громом ружейных выстрелов. Дворовые собаки продолжили ее бестолковым лаем, за которым последовало блеяние, мычание и ржание домашних животин. Лишь прислужник в лавке у армяна, ставший православным чечен Ибрагим, облокотился о дверную лудку, кривая ухмылка перекосила заросшее жестким черным волосом от природы неправильное лицо, в глазах затаился готовый перекинуться на чувства огонь ненависти:

— Еще посмотрим, кто обрадуется последним, — заскрипел он крепкими зубами. — Это наша земля и наши горы, гяурам тут места нет.

Но его проклятий никто не слыхал, да и в лавке никого не было, в этот день у казаков хватало своего виноградного вина. Один хозяин в который раз пересчитывал дневной барыш, не обращая внимания на поднявшуюся снаружи сумятицу, для армяна деньги в жизни были главным мерилом.

Тем временем Дарган прошел в спальню, быстро оглядевшись, сначала наклонился над бледной как снег Софьюшкой, молча поцеловал ее в щеку и присел на край кровати. Она растянула губы в счастливой улыбке, поморгала темными веками:

— Сын… — с усилием сказала она.

— Вижу, — казак покосился на возившуюся на столе со свертком сестру. Маланья зыркала вокруг настороженными глазами и никого к себе не подпускала.

— А я мечтала о девочке, — превозмогая боль, роженица затряслась в шутливом смехе.

— Когда встанешь на ноги да окрепнешь, будет у нас и девочка, — поддержал ее настроение Дарган. — А сейчас чуток погодить следует.

— Как назовем? — приподняла она лицо с начавшими розоветь щеками.

— Панкрат, — сказал, как отрубил, казак. Пояснил. — Уставщик в церкви растолковал, что так у греков прозывается Всесильный.

— Ох, месье Д, Арган, не много ли мы хотим? — супруга всмотрелась в глаза возлюбленного. — Не забывай, что имя обязывает человека быть именно таким.

— Он у нас всесильным и вырастет, Софьюшка, воспитывать волю надо с колыбели, — не согласился с ее сомнениями Дарган. — Я специально на Панкратии остановился, чтобы в старости было кем гордиться.

— Панкратий… Пан… Пако… — как бы про себя произнесла она несколько раз, повторила. — Панкратий — Пако… Я согласна, пусть будет так.

Дарган встал, не зная, что делать дальше, затоптался посреди комнаты. Сбоку под локоть протиснулась Маланья, в руках у нее был крохотный сверток, в котором что–то шевелилось. Казак никогда не присутствовал при рождении детей, у самого ребенок был первенцем, он с опаской отвернул концы пеленок, покосился вовнутрь. Из глубины на него глянули как бы затянутые прозрачной пленкой сердитые глаза, губы, обнеснные белым налетом, сморщились в куриную гузку. Дарган хотел было отодвинуться от греха подальше, но любопытство и смешливое выражение на лице сестры принудили дотронуться пальцами до крошечной и жесткой красной щечки. Мальчик живым червячком подтянул ножки к подбородку, поднатужился и чихнул, заставив засмеяться окруживших его.

— Куды грязными лапами–то, не видишь, человек недовольство проявляет, — отдернула было сверток назад Маланья. — Да ишо за лицо, когда подрастет, тогда хватайся, за заднее место.

— У него и попка такая же, в кукишь, — расплылся в улыбке Дарган. — Панкратий… как бы весь на ладони не поместился.

— А ты примерься, привыкай к своему дитю–то, — посоветовала Фекла. — Передавай ему, пока пуповина не зажила, отцову силушку.

— А правда, Дарган, подержи Пако в руках, а потом поднеси его ко мне, — ласково попросила Софьюшка. — Я тоже хочу полюбоваться на своего сыночка.

Дарган поморщился от вымолвленного женой иностранного имени, но ничего не сказал, принял на ладони только что рожденного человека, ощутил его невесомость и беззащитность. Он вдруг почувствовал себя всесильным и великодушным, обязанным оберегать жизнь, которой сам дал начало. Осторожно ступая, казак поднес мальчика к Софьюшке, но сразу передавать не поспешил, всем нутром осязая, как пригрелось крохотное тельце на руках, как жадно взялось оно сосать отцовскую энергию. Дарган посмотрел на супругу, как бы проверяя, готова ли она взять пацаненка. В этот момент с подворья донесся приглушенный закрытыми ставнями крик:

— Казаки, к оружию, абреки напали на кордон!..

В хате застыла чуткая тишина, лишь слышно было, как заскрипели ворота и по улице затопотали множество сапог. Дарган сунулся к Софьюшке, отдав ей ребенка, машинально пробежался пальцами по поясу, словно проверяя, на месте ли оружие. Он на глазах превращался в воина, на обветренное лицо которого вернулись суровые складки.

— Плохая примета, — прошептал кто–то из заполнивших спальню женщин. — Опасности всю жизнь будут подстерегать.

— У казаков вся судьба состоит из баталий да опасностей, — так–же шепотом ответили ей. — И Панкратий родился от казака…

Последних слов Дарган уже не слышал, закидывая за спину винтовку и запихивая пистолет за пояс, он рвался к конюшне, чтобы вслед за станичниками помчаться на верном кабардинце к кордону на берегу Терека. Но когда подкрепление окружило избушку со сторожевой вышкой, рубка уже закончилась, вновь прибывшим осталось только проводить взглядами успевших перебраться на другую сторону реки уцелевших басурманов. Под копытами их лошадей распластались убитые и корячились умирающие абреки, принявшие бой казаки покидали шашки в ножны, чтобы побыстрее сбить напряжение потянулись в домик к бурдюку с чихирем. Их тоже можно было пересчитать по пальцам одной руки. Дарган спрыгнул с седла, ковырнул ножнами раненного налетчика, тот отозвался долгим стоном.

— Кто был во главе вашего отряда? — сурово осведомился он.

— Тебе не все равно? — сверкнул налитыми болью глазами умирающий, перевел запальное дыхание. — Твое дело свиней разводить и русские задницы языком вылизывать.

— Кто у вас был главарем? — казак вынул шашку, замахнулся ею на абрека.